— Нортан, если я всерьез полюблю женщину, то буду драться за нее с кем угодно, — ответил я. — Но Армандра?.. Она подобна огромному леднику, чей холод выстуживает сами горы. Ты, Нортан, сумеешь отогреть ее? Сомневаюсь. И еще. Позволь тоже предупредить тебя: Армандра это не комок снега, который без труда можно смять и растопить на ладони. И я тоже.

Ветер, наполнявший паруса, вдруг стих, а двенадцать кораблей повернулись и цепочкой двинулись вдоль подножия плато, постепенно замедляя ход. В конце концов все остановились — для этого служили специальные тормоза: штыри, вмонтированные в блестящие лыжи. Затем по трапам на снег сошло множество могучих медведей. Их запрягли по пятьдесят, и они потащили корабли к местам стоянок, находившихся в устье пещер, уходивших под плато.

По мере того как люди и медведи заканчивали свою работу и большими и малыми группами удалялись в тоннели, пробитые в плоских и гладких каменных обнажениях, я и весь мой маленький отряд чувствовали себя все больше и больше не у дел. Мы ощущали себя позабытыми, никому не нужными и праздно стояли около борта, не зная что делать, и провожали глазами постепенно рассасывавшихся с корабля членов команды и их четвероногих напарников. Джимми Франклин попытался привлечь внимание Кота’ны, но индеец был занят — собирал медведей в группы, которые тут же уводили прочь. Нортан давным-давно исчез с другим отрядом.

Когда мы, проникнувшись уверенностью, что нас бросили на произвол судьбы, спустились по крутому трапу на промерзшую землю спрятанной в недрах горы гавани, в одном из тоннелей послышались торопливые шаги, и оттуда выбежала юная девушка. Одновременно кланяясь и приседая в реверансах, она направилась к нам, тараторя при этом на сильно искаженном, но забавно привлекательном своей неправильностью английском языке.

— Она из черноногих! — воскликнул, весело расхохотавшись, Джимми Франклин. — Совершенно чистых кровей, не разбавленных, как у меня, связями с бледнолицыми. — Он обратился к девушке на родном языке, чем привел ее в совершенный восторг. Пока они разговаривали, все остальные вежливо молчали. Ни от кого из нас не укрылось, что девушка была очень красива и держалась с привычным достоинством. Да и одета она была богато, как подобало бы индейской принцессе, дочери вождя. Все объяснилось очень скоро.

— Унтава — камеристка и компаньонка Женщины Ветров. Ей поручено позаботиться о нас до тех пор, пока мы не предстанем перед Советом старейшин, «правительством» народа Плато. Но сначала она покажет нам комнаты, где мы будем жить. Унтава останется с нами, пока мы будем есть. Потом можно будет поспать, а там отправимся представляться старейшинам. Они решат, что с нами делать. И заодно она устроит нам экскурсию по здешним пещерам. Судя по всему, под плато подземных ходов не меньше, чем сот в улье. Этакий многоэтажный лабиринт.

— В таком случае, — перебила его Трейси, — скажи Унтаве, что мы можем идти. Не знаю, как вы, мальчики, а я совсем не отказалась бы перекусить.

Когда мы поплелись за Джимми Франклином и индианкой (Уайти хромал, обнимая одной рукой Трейси за плечи, а другой — меня за шею), Трейси добавила:

— И кстати, Джимми, если уж мне придется выйти к такому высокому начальству, — она с отвращением похлопала по двум тяжелым паркам, превращавшим ее стройную девичью фигуру в бесформенный ком, — не могла бы Унтава подыскать мне какую-нибудь меховую одежду? Будь лапочкой, спроси ее, ладно?

3. В Зале старейшин

^{(Записано под диктовку медиума Хуаниты Альварес)}

Ярдов через сорок тоннель, по которому мы углублялись в базальтовые кишки плато, влился в галерею, от которой ответвлялось множество ходов. Над входом в каждый из этих штреков красовался высеченный в камне символ. Унтава указала на один из них — не то острие стрелы, не то вытянутое перевернутое сердце. Тем, кто запомнит все эти символы, будет совсем не трудно найти в пещерном лабиринте нужную дорогу.

Проходы освещались светильниками, каменными чашами с каким-то маслом, закрепленными на деревянных полочках, которые были вделаны в стены через каждые пятьдесят футов. Огонь испускал резкий, но не очень неприятный запах. На ходу я сунул палец в одну из чаш, понюхал маслянистое вещество и нерешительно лизнул. Никаких сомнений — нефть, сдобренная какой-то липкой сладковатой присадкой. Это меня поразило. Куда вероятнее было обнаружить в светильнике животный жир. И где же обитатели Плато берут нефть?

Этих обитателей, занятых какими-то своими делами, мы встречали на пути поодиночке и группами. Все они приветствовали нас с неожиданной симпатией. В большинстве это были эскимосы и индейцы, но встречались и представители других рас — монголоиды, белые европейцы и белые американцы. Встречные, попадавшиеся нам в коридорах, неизменно отступали в стороны, уступая проход. Унтава объяснила, что слух о моем столкновении с Нортаном успел широко распространиться и был встречен всеобщим одобрением. Судя по всему, надменность и грубость вождя не прибавляли ему популярности.

Пройдя самое меньшее по трем галереям и миновав перекрестки с несколькими крупными тоннелями, мы в конце концов оказались в самой большой из виденных нами до сих пор галерее. Здесь в стене, между входами в горизонтальные тоннели, были прорублены ступени, ведущие куда-то вверх. Пока мы карабкались по двум широким лестничным пролетам, я обратил внимание, что каждый поворот делался под прямым углом, и теперь мы двигались обратно, к наружной стене скального массива, обращенной к белым заснеженным просторам равнины, где, несомненно, все еще виднелись следы недавней битвы.

Я сказал об этом Джимми Франклину.

— Да, — ответил он, — наши апартаменты находятся как раз на внешней стене. Унтава уже сказала мне, что нам сильно повезло — у нас будут просторные, светлые, удобные комнаты с видом на все пространство перед плато. А комната Трейси вообще замечательная. Вся отделана резьбой и завалена мехами. Похоже, Трейси, что ты произвела на Армандру изрядное впечатление.

— Далеко еще до наших комнат? — спросил Уайти. — Нога чертовски болит.

— Уже почти пришли, — успокоил его Джимми.

Как раз в этот момент откуда-то спереди до нас долетел запах доброй горячей еды. Я же вдруг почувствовал, что страшно голоден.

— Джимми, — сказал я, — будь добр, спроси у Унтавы, какую пищу они здесь едят. Сдается мне, что у них должно быть плоховато с овощами. Вообще, если судить по тому, что мы видели до сих пор, они должны бы питаться одним мясом. Но ведь это невозможно, на одном мясе долго не проживешь!

— Еще как проживешь, — возразил он. — Эскимосы на старушке-Земле всегда питались мясом — одним только мясом, — притом сырым! Ну, и рыбой, конечно. Между прочим, само слово «эскимос» означает, в переводе с одного из индейских языков, «тот, кто ест сырую рыбу». Да и все индейцы-северяне живут в основном на мясе. Им перепадают изредка фрукты и ягоды, и все же их рацион на девяносто процентов состоит из мясного, и они прекрасно на этом живут.

Уайти шумно принюхался.

— Джимми, ты меня убедил. Если то, что я чую, наша еда, остается лишь надеяться, что на вкус она будет так же хороша, как и на запах.

Мы миновали плавный изгиб тоннеля, и в коридор хлынул естественный свет, при котором мы разглядели по обе стороны штрека занавешенные входы в пещеры. Тоннель здесь закончился, и мы увидели, что свет падает сквозь прямоугольные окна, пробитые в тупиковой стене. Унтава жестом подозвала нас к окнам и предложила выглянуть наружу.

Мы находились футах в семидесяти над белой равниной, которая с очень плавным, почти незаметным уклоном уходила к зловещей пирамиде; ее расплывчатый силуэт даже здесь, с такого расстояния, омрачал весь вид. Само зрелище этого алтаря злобы наполнило меня тем тревожным чувством, какое испытываешь, когда видишь треугольный черный плавник, рассекающий манящую голубую воду.

— Номера с живописными видами, — констатировала Трейси. — Но еда-то где?